Михаил Зайцев

Порча на смерть

Пролог

Блестящий бок ухоженного, тяжелого, как танк, джипа блеснул изумрудной зеленью. Автомобиль притормозил, объезжая рыхлый сугроб, из которого криво торчал одинокий фонарный столб. Подслеповатая лампочка лениво освещала грязные ошметки талого снега на потрескавшемся асфальте и слезоточивые пирамиды сосулек вдоль пунктира водосточной трубы, прижавшейся к блочной стене мертвой пятиэтажки. Ночью, в уснувшем «спальном» районе, рядом с пустым каменным бараком джип выглядел посланцем иного мира.

Сверкнув лакированным боком, автомобиль нехотя заполз в сырую темень и остановился вблизи мрачного провала парадного. С легким щелчком отворилась автомобильная дверца, на промозглый асфальт ступила нога в стильном, скроенном по заказу, полуботинке. Благородный каблук утонул в снежной слякоти. Не обращая внимания на хлябь под ногами, статный, одетый с иголочки пожилой господин решительно направился к зияющей пустоте парадного. Ему вслед глядели две пары хмурых глаз. Телохранители никогда не задавали лишних вопросов и редко оставляли бесхозным охраняемое тело. За вычетом тех исключительных случаев, когда седая голова, венчающая драгоценные телеса, сморщив ниточку усов и страшно побагровев, шипела сквозь фарфоровые зубы, обещая завтра же уволить профессионалов личной охраны, поменять их на более покладистых.

Колючие взгляды за спиной заставляли упрямого господина шагать широко и быстро, однако, переступив порог лишенного дверей парадного, он вынужденно укоротил шаг — впереди тьма лестничных пролетов с едва уловимыми очертаниями сбитых ступенек. Сладковатый запашок гнили сморщил ниточку усов пожилого франта больше обычного. Густые брови сошлись на узкой переносице, седовласый господин близоруко прищурился и разглядел-таки на площадке между первым и вторым этажом путеводный огонек свечи.

Тонкую палочку церковной свечки выкрасили черным, и от того казалось, будто лепесток огня повис в затхлом воздухе. Лавируя меж разнообразно мерзкого мусора, аккуратно наступая на увечные ступеньки, седовласый господин добрался до первого огонька, вновь прищурился, заметил очередную свечку на следующем лестничном изломе. Седовласый вздохнул глубоко, витиевато выругался шепотом на выдохе и продолжил восхождение.

Его ожидали на третьем этаже. Крашеный воск последней свечки капал на длинные, узловатые пальцы с желтоватыми, ломкими ногтями. Огонька едва-едва хватало, чтобы обозначить контуры костлявой фигуры в длинном, до пят, скроенном из грубо обработанной ткани балахоне с островерхим капюшоном.

— Почему здесь, а не как раньше, на кладбище? — вместо приветствия деловито, с явной ноткой неудовольствия в хорошо поставленном голосе спросил седовласый.

Капюшон шевельнулся, оранжевый огонек высветил продолговатое, скуластое лицо с уродливой вмятиной вместо правого глаза.

— Там нас заметили в последний раз, — с готовностью объяснил одноглазый. — По дороге через заброшенное кладбище нет-нет да и проедет грузовик, высветит фарами чего не надо. К тому же это место лучше прежнего. До одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого здесь стояла церковь, ее снесли и выстроили этот дом, который четырежды горел, пока четыре года назад весь не пошел трещинами...

Фигура в балахоне плавно повернулась, огонек свечки, описав широкую дугу, сделал видимым прямоугольник дверного проема. Одноглазый продолжил:

— ...В квартире, где будет происходить ритуал, четырнадцать лет тому назад повесился подросток. Четыре месяца назад здесь, на этой лестничной площадке, нашли обглоданный крысами труп бомжа. Можете навести справки, проверить факты, все, о чем я сказал, подтвердится.

Седовласый отмахнулся небрежно, пошуршал одеждами, достал и протянул собеседнику в балахоне небольшой листок плотной бумаги.

— Вот, держите, еще одна его фотография, как вы и просили. Не понимаю, отчего нельзя передать фото заранее, как и остальные, где-нибудь в цивилизованной обстановке.

— Неужели? — Бледное одноглазое лицо под ярко-красным капюшоном изобразило удивление. — Вы опять не желаете лично присутствовать во время ритуала?

В пустотах квартиры, где когда-то жил и умер мальчик-самоубийца, жалобно мяукнула кошка. Вслед за мяуканьем послышался лязг металла о металл и тихий, непонятной природы шорох. Пахнуло прелыми травами, горелой кожей. Кокетливая ниточка усов пожилого франта нервно дернулась, изогнулась дугой.

— Избавьте! Однажды поприсутствовал и... — Седовласый поежился. — Идите, вас ждут.

— Вместе с вами.

— Для меня важнее результат, чем процесс. Вы не взглянули на фотографию. На фото он в профиль. Не знаю, годится ли... Посмотрите.

Одноглазый поднес к изуродованному лицу плотный бумажный листок с четко отпечатанным фотопортретом красивого, полного сил мужчины. Фотограф удачно поймал момент — орлиный профиль идеально очерчен, тонкие губы вот-вот растянутся в надменной улыбке, живая искорка навсегда застыла в голубом хрусталике зрачка. Под фотоизображением размашистая подпись черным фломастером на глянце: «Вениамин Вячеславович Протасов».

— Это лучшее из его изображений, и оно еще хранит тепло ваших пальцев, оно еще пропитано вашим желанием! — Одноглазый заговорил громко, торжественно. — Образ зафиксирован превосходно! Крылатый пес Каакриолаас легко найдет его астральный след. Вениамин, сын Вячеслава, обречен!

1. Прорицатель

Секунду оператор удерживал в кадре орлиный профиль покойника. Затем мимо объектива проплыла дубовая боковина гроба. Отъезд, и камера панорамирует вдоль похоронной процессии. Слишком быстро, чтобы разглядеть лица. Мелькает череда сутулых фигур, мельтешат пятна живых цветов. Редкие снежинки в морозном воздухе создают иллюзию помех видеозаписи. Хронометраж сюжета — от силы секунд пятнадцать. Дикторский голос за кадром едва успевает произнести скороговоркой: «Сегодня утром друзья и близкие проводили в последний путь Вениамина Вячеславовича Протасова. Известный своей благотворительной деятельностью бизнесмен скоропостижно скончался на сорок восьмом году жизни из-за острой сердечной недостаточности. Сотрудники и руководство нашей телекомпании выражают искреннее соболезнование семье покойного».

Игнат хмыкнул, в который раз поймав себя на том, что глядит на экран и автоматически фиксирует, как сделан репортаж, запоминает картинку, не особо в нее всматриваясь. Человек умер, а он, Игнат Сергач, раскладывает сюжет на составляющие, вместо того чтобы задуматься о вечном. Впрочем, практически любой, кто хотя бы недолго поработал на телевизионной кухне, страдает дурной привычкой профессионально оценивать телеизображение, вместо того чтобы просто смотреть.

На экране возник диктор. Потупив взор, диктор выдержал вежливую паузу после демонстрации скорбного сюжета и посмотрел в глаза миллионам пенсионеров, а также сотням тысяч бездельников, которые смотрят дневные выпуски теленовостей по будням.

— Астрономы отмечают необычайную солнечную активность за последние сутки, — доверительно сообщил диктор. — Мы связались с Институтом земного магнетизма, и нам...

— Игнат!

— Отстань! — Сергач прикоснулся к кнопке со знаком плюс на пульте дистанционного управления, увеличил громкость. Динамики «Филипса» послушно заорали, противно хрипя мембранами:

— ...достигнет уровня магнитной бури послезавтра ночью.

На этом у меня пока все, подробно о событиях дня в наших следующих...

— Ну, что тебе, Леха? — Игнат выключил телевизор, бросил пульт на журнальный столик поверх вороха рекламных буклетов.

— Игнат, а ты этого мужика знал? Типа, лично с ним был знаком, а?